Notes

Рассказывают, что как-то шотландец влюбился в девушку и решил на ней жениться. Как и все его соплеменники, человек весьма осмотрительный, он заметил, однако, что супружеская жизнь людей его круга, поначалу сулящая прочный союз, со временем превращается в кромешный ад, и все потому, что жених или невеста, желая «показать товар лицом», тщательно скрывают перед свадьбой свои недостатки. Постановив, что с ним ничего подобного не произойдет, никаких горьких разочарований не будет, шотландец делал предложение следующим образом.

— Я гол как сокол, Дженни. Мне нечего тебе предложить: ни денег, ни земли у меня нет.

— Дэви, мне нужен только ты!

— Этого маловато, любимая. Я всего лишь нищий оборванец, ни на что не годный. К тому же я и собой не хорош.

— Это как сказать: посмотри на других, они еще страшней будут.

— Какое мне дело до других, любимая. Плевать я на них хотел.

— Дэви, с лица воду не пить, некрасивый муж лучше красавчика. Зато никуда ты от меня не денешься, будешь дома сидеть, а не гоняться за юбками, как другие. С красавчиком ведь хлопот не оберешься.

— Плохо же ты меня знаешь, Дженни, бабник я, каких поискать, не смотри, что рожей не вышел. Ни одной девчонки не пропущу. Намучаешься ты со мной, Дженни, так и знай.

— Зато, Дэви, сердце у тебя доброе, и потом, ведь ты меня любишь?

— Люблю, Дженни, да боюсь, что скоро и ты мне надоешь. Я, конечно, добр, но это только пока все идет нормально, пока меня против шерсти не погладили. Сидит во мне какой-то бес — можешь у матушки спросить, это у меня отцовское. Как что не по мне — такой скандал учиню! Да и характер у меня с годами испортится, это уж как пить дать.

— Уж больно ты к себе строг, Дэви. Ты честный парень. Это главное. Я тебя лучше знаю, чем ты сам. Из тебя хороший хозяин выйдет…

— Скажешь тоже, Дженни! Если честно, водится за мной один грешок. Что ж тут хорошего, если я спокойно на выпивку смотреть не могу. Как учую виски, так рот сам собой и разевается, точно у лохтейского лосося. Пью, пью, все никак напиться не могу.

— Зато трезвый ты очень хороший, Дэви.

— Кто знает, Дженни. Не люблю, когда мне надоедают.

— Ничего, Дэви, я тебе надоедать не стану. Ты ведь будешь работать?

— Работать?! С какой это стати, Дженни? Нет, о работе лучше даже не заикайся, терпеть не могу работать.

— Ладно, Дэви, но ты ведь будешь стараться? Старание — это главное, как говорит наш пастор.

— Постараться-то постараюсь, да что толку, Дженни? Мне и на кусок хлеба не заработать. Человек слаб и грешен, а такого слабака и грешника, как я, Дженни, еще свет не видывал.

— Ладно-ладно, Дэви, это хорошо, что ты со мной откровенен. Другие наврут с три короба, а потом — мучайся с ними. А ты ничего не скрываешь, Дэви. Я, пожалуй, пойду за тебя, а там посмотрим, что из этого выйдет.

Что из этого вышло — никому не известно, в истории об этом ни слова, но, надо полагать, жена шотландца уже не имела права ни при каких обстоятельствах проклинать судьбу. Но даже если она и жаловалась на жизнь (язык женщины далеко ведь не всегда поступает в соответствии с законами логики), ее муж Дэви мог быть спокоен: ни одного упрека в свой адрес он не заслужил.